Она помнит их до сих пор… «Я каждый день ищу дома какую-нибудь вещь. Забываю, куда что положила. А вот тех событий забыть не могу, хотя очень хотела бы». Надеемся, те, кто прочитает воспоминания землячки о перенесённых ею мытарствах, никогда не позволят себе выбросить в помойку недоеденную краюху или равнодушно пройти мимо чьей-то беды.
Родилась Зинаида Васильевна в Смоленской области. Как многие в ту пору, её родители от непомерных налогов решили поискать лучшей доли в большом городе. Вместе с двумя детьми, Зиной и её младшим братом Витей, они переехали в Ленинград. Стали работать на стройке, ждали получения квартиры в новом доме. Не думали, не гадали, что вскоре окажутся в аду на земле. Он начался 8 сентября 1941 года – немецкое командование «отметило» окружение города массированной воздушной бомбардировкой.
Жизнь под грохот канонады
Последующую «аккуратную», с 8 утра, работу фашистской авиации маленькие Зина и Витя, в то время ученики, почувствовали на себе.
– Сначала все ленинградские школы работали в обычном режиме. Я занималась в первую смену, братишка – во вторую, – рассказала Зинаида Васильевна. – Мне особенно нравилось читать. К другим предметам душа не особенно лежала, а вот любовь к книге я пронесла через всю жизнь.
По её словам, очень скоро и преподавателям, и ребятам, стало не до учёбы. В осаждённом городе не было электричества и водоснабжения, классы не отапливались. Школьники, раньше озорные и шустрые, стали вялыми, полуживыми от стужи и голода. В их головах постоянно стучала мысль о времени обеда: тогда в столовой каждому нальют по стакану киселя и дадут малюсенький кусочек хлеба. Уроки часто прерывались воем сирен. Только дети сядут за парты, а учительница откроет журнал, как по тревоге всем нужно было спускаться в бомбоубежище. Какая уж тут учёба…
Пришлось брату с сестрой, пока мама работала (отца к тому времени забрали на фронт), оставаться дома. Свои 125-граммовые пайки хлеба ребятишки делили на три раза. Каждый кусочек они крошили в растопленный снег. Больше никакой воды достать было невозможно.
В костлявых руках голода
Силы попавших в блокаду людей иссякали день за днём.
– Нам выдавали продуктовые карточки, в которых значились и крупа, и сахар, и мука. Но в магазинах-то ничего этого уже не было, – темнея лицом, вспоминает Зинаида Васильевна. – Мы получали только хлеб, за которым в стужу нужно было весь день выстоять очередь. Идя назад, следить, чтобы никто не выхватил и не проглотил эту вымученную пайку. Чаще всего за хлебом ходила я. Витя настолько ослабел, что руки-ноги у него отказывали, он не мог подняться. Как только брат просыпался, начинал кричать: «Дайте мне хлеба! Я умираю!» А дать ему нам было нечего.
Рассказ моей собеседницы тёк негладко. Она поминутно сжималась в кресле, замолкала, вытирала слёзы. И становилось слышно, как неровно начинало колотиться её сердце. Ведь в нём до сей поры живёт тот Ленинград – с дотами на каждом углу, с липким страхом, с кусочками тёмного хлеба с примесью жмыха, целлюлозы, обойной пыли…
Она помнит, что с запада и юга от Ленинграда линия фронта проходила всего в четырёх километрах. На снабжение извне рассчитывать было глупо. Еду добывали своими силами. Поэтому только-только весной появились проталины и в них – первые травинки, детвора стала пробираться под обстрелами к полям. Ползали по земле, набирали мешки зелени (любой, не разбирая, где какая). Потом свою добычу приносили домой. Обливали кипятком, измельчали мясорубкой. Формировали из этой массы лепёшки и шлёпали их печься прямо на плиту, так как сковородки в хозяйстве не имелось. «Трава подсыхала и подпрыгивала на горячем, – грустно улыбнувшись, поделилась «рецептом» Зинаида Васильевна, – мы смазывали выпеченное «лакомство» вместо масла где-то раздобытой мамой олифой. Так казалось вкуснее».
В борьбе за выживание блокадники изобрели своё «фирменное» блюдо под названием «щи из «хряпы». Прихватив корзины и лопаты, ходили на бывшие овощные поля. Разрывали снег, чтобы найти под ним мёрзлый листочек капусты или кочерыжку. Радовались, когда удавалось «ингредиенты на щи» под свист пуль и завыванье бомб донести домой без потерь. Пока варился нехитрый ужин, домочадцы жадно, до чёрных кругов перед глазами, вдыхали манящие запахи. А потом уплетали капустные ошмётки, которые скрипели у них на зубах: хряп-хряп-хряп.
Когда с первого этажа дома, где жила Зинина семья, выселили штатских и разместили военных, её братишка стал подстерегать момент мытья посуды после еды. Дело в том, что повар вместе с водой выплёскивал на снег кости. Голые, десять раз обрезанные и обглоданные, они всё равно казались детям настоящим богатством. Собрав, Витя нёс кости в свою комнату и бросал их в огонь буржуйки. «Мы их оттуда выкатывали и с наслаждением догрызали, они же мягкими становились, – говорит Зинаида Васильевна. – Мама возвращалась и ужасалась, какими чёрными от копоти становились наши лица…»
Живые рядом с мёртвыми
Однажды семья Зинаиды Васильевны сидела за столом. Раздался свист, грохот – немецкий снаряд угодил в крышу дома, а разорвался уже в соседнем здании школы. Даже спустя 82 года бабушка Зина помнит, как вдребезги разнесённые оконные стёкла вывалились на столешницу вместе с рамами. Через дыру, зиявшую в стене, брат с сестрой увидели багровые от крови раненых простыни. Услышали стоны умиравших бойцов. «Не могу забыть, что мама расстроилась тогда не из-за того, что у нас больше нет жилья, а из-за не съеденного ею супа», – пытается объяснить реалии голодного времени наша собеседница.
Говорит, что целую неделю потом их семья жила в квартире без окон и кровли. Затем получила другую. Тоже в не отапливаемом, частично разрушенном доме. И хотя вещей было немного, переезд оказался мучительным из-за физического истощения «новосёлов», высоких снежных сугробов и настроенных повсюду баррикад. В одном из углов коридора нового жилища обнаружился зашитый в простыню труп, но никто не удивился и не испугался. Только в самом начале блокады для умерших ещё делали гробы или что-то подобное. Позже стали заворачивать тела в простыни, обвязывать верёвкой и так тащить до кладбища. У кого сил не было, оставляли трупы в доме.
– Во дворе, где мы жили, была больница, – продолжает рассказ Зинаида Васильевна, – и морг прямо под нашим окном располагался. Я мёртвых никогда не боялась. Даже ходила из любопытства заглядывала. Тела лежали там штабелями, как дрова. За ними каждый вечер приезжала машина. Рабочие взваливали трупы на плечи, грузили их и отвозили на Пискарёвское кладбище, чтобы похоронить в братских могилах. Уже после войны, в 60-е годы, там сделали мемориальный комплекс, посвящённый жертвам блокады.
«Даже не знали, куда нас везут»
Эвакуироваться нашей героине и её родным удалось летом 1942 года. И то не сразу, потому что на Ладоге начался шторм. Пока ждали подходящей погоды, прятались в высоких кустах. После переправы на противоположном берегу озера тоже остерегались вражеских налётов, укрываясь в лесочках. Впервые за долгое время Зина, Витя и их мама тогда наелись досыта. В полевой кухне всех кормили манным супом, и можно было подойти за добавкой раз, другой, третий… «Рай тогда почувствовали», – призналась Зинаида Васильевна.
Почти месяц эвакуированных блокадников везли в товарных вагонах. Они не знали, куда. Оказалось, в Башкирию. На станции их встретили местные жители. У каждого в руках было что-то съестное для прибывших. Кто его знает, как удавалось людям в военное время сохранить в себе щедрость и жалостливость. Ведь они сами еле перебивались, всё отдавая фронту.
Два года прожила среди добросердечных башкиров семья Зинаиды. Только оправилась, как нагрянула новая беда. Отравилось много народа, собравшего в поле колоски. Среди них – мама Зины и Вити. Полежала она в больнице, помучилась, да и умерла. Детям о её смерти сказали только через месяц. Где похоронена, когда, точно, никто не знает. А вскоре пришла горькая весть о гибели отца.
… Многое пришлось пережить сиротам. Зина ходила мыть полы у добрых людей, Витя пас скот. Приласкать их некому было, подсказать, как лучше в жизни устроиться, тоже. Покормят, не обидят, и то ладно. До сих пор жалеет Зинаида Васильевна, что отвергли они с братом предложение отправиться в детский дом.
– Побоялись потерять друг друга. А ведь уже большими были, всё равно бы нашлись, – плывёт сквозь волны памяти, не может успокоиться наша героиня. – Может, беды бы меньше хлебнули. И выучиться смогли, профессию какую-нибудь получить. Я же, как повзрослела, вернулась в Ленинград – ни жилья, ни одежды, ни знакомых. Пришлось устроиться в охрану на военный завод. Там бесплатно общежитие предоставляли и форму выдавали… Не сложилось у нас ни настоящего детства, ни юности. Одна горечь. Мы с Виктором между собой блокадный Ленинград старались потом не вспоминать.
… И замолчала. А в глазах читалось: «Этого ни в коем случае не должно повториться».
Елена Кулыжкина, газета «Уезд». Фото автора
